Рис. 001. Озеро Кульсай (нижнее) 12 июня 1968 г. заполнено полностью. Дороги по берегу нет. Фото автора

Поэтому всю зиму мы обсуждали разные варианты, я приставал к Валентину (Эвальду) как самому знающему казахстанскую географию – где лучше начать работать. В конце концов, основываясь на личных впечатлениях, он назвал два места – Тополёвка в Джунгарском Алатау и озеро Кульсай на северных склонах Кунгей Алатау. Решили начать с последнего, более близкого. Мне так расписали красоты этого озера, что я не мог дождаться середины июня, на которую был намечен наш с Юрой Грачёвым (1936–2020) выезд. Для Юры, мечтавшего заняться изучением биологии любимых им куриных птиц (особенно кеклика), эта поездка была «в нагрузку». К тому же до поездки на Кульсай нам надо было отработать обязательную программу.

Неудавшаяся экспедиция 1968 года

Полевые работы 1968 года начались в феврале выездом на Чокпак, где третий год разворачивал свою работу институтский стационар по отлову и кольцеванию птиц. В этот раз Эдик с Юрой Грачёвым поехали в долину Или (урочище Аяккалкан) наблюдать весенний пролёт птиц, а заодно – и поискать гнёзда саксаульных воробьев. Э. Ф. Родионов уже работал в Музее природы КазГУ и никак не мог вырваться, а лаборанта Лёшу Нестерова забрали в армию, где он попутно с несением службы искал гнёзда желчной овсянки под Самаркандом (ребята шутили: «Лёшка пишет книгу «Птицы Советской Армии»).

Поэтому мы с Икаром Бородихиным работали вдвоём. Свято выполняя уговор (ему – сети, а мне – записи наблюдений в общий журнал – так называемую «разноску»), мы с ним прекрасно провели почти три месяца, к 20 мая сняли и высушили сети, а приехавший на грузовой машине Юра Грачёв увёз нас в Алма-Ату. По дороге, лёжа в кузове, мы с Юрой, кроме его рассказов о работе в Аяккалкане, обсуждали планы, как будем работать вдвоём в Кунгей-Алатау. Но до этого оставалось ещё целых полмесяца!

В конце мая – первых числах июня на Большое Алматинское озеро приехали из Ленинграда Ирэна Анатольевна Нейфельдт (1929–2020) и Борис Владимирович Некрасов (1929–2012). Основной целью поездки было изучение биологии расписной синички (Leptopoecile sophiae), а результатом этого изучения явилась блестящая статья И.А. Нейфельдт, опубликованная в немецком орнитологическом журнале «Der Falke» (Neufeldt, 1970). Мы с Эдуардом и жёнами посетили их 8–9  июня. В разговоре Ирэна Анатольевна пожаловалась, что красных вьюрков они не встретили, и с присущей ей иронией заметила: «Похоже, что вы их совсем изучили». Пришлось нам, взяв с собой в свидетели Борю Некрасова (и на всякий случай – верёвку) потратить один день на поход в верховья Серкебулака и на Долгушинскую поляну. Здесь, в скалах, мы слышали и видели одного вьюрка, однако верёвка не понадобилась – гнёзда мы не нашли. Зато Боря по пути на перевал Озёрный нашёл гнездо синей птицы намного выше известной для неё верхней границы (2700 м), и помещалось оно не на скале, а на земляном обрыве над рекой. Эта вылазка состоялась буквально за два дня до отъезда на Кульсай. И вот, наконец, настало долгожданное 11 июня 1968 года!

Рис. 002 и 003. Озеро Кульсай (нижнее) вблизи и с верховьев ущелья Кульсай. Июнь 1968 г. Фото автора
Рис. 004 и 005. Зарастающие многолетние вырубки в ущелье Курменты. Середина июня 1968 г. Фото автора
Рис. 006 и 007. Нетронутый рубками лес в верховьях ущелья Кульсай. Июнь 1968 г. Фото автора
Рис. 008. Субальпы и верхняя граница леса между ущельями Курменты и Кульсай. Июнь 1968. Фото автора

Я так много лестного слышал о красотах Кульсая, что когда 11 июня 1968 года наш (вернее – Юркиного «кума») старенький ГАЗ-69 остановился на берегу небольшой горной речки среди открытого склона, то я был немало разочарован. Озера не было видно, оно располагалось выше, и нам предстояло перенести наш скарб на себе. Хорошо, что это помогли сделать «кум» и сопровождавший его студент Володя Суслов. Только поднявшись на берег озера и поставив лагерь на ближнем, северном берегу, мы осмотрели окрестности и убедились, что панорама, расстилавшаяся к югу от нас, действительно привлекательна – повсюду в озеро спускались довольно крутые покрытые хвойным лесом склоны, местами со скалами и осыпями. Берега озера были безлюдны – даже охранник, инспектор по фамилии Сырочев, жил внизу, в ближайшем селе Курменты. Раз в день он приходил на озеро, заплывал на его середину и рыбачил с удочкой. В первый же день он угостил нас форелью, которую как раз и охранял. За несколько лет до этого в озере Кульсай была акклиматизирована форель, и теперь ихтиолог КазГУ Антонина Фёдоровна Сидорова уже несколько лет вела научный мониторинг приживаемости этих ценных вселенцев.

На первой же экскурсии по берегам озера меня поразило обилие зайцев (Lepus tolai), я нигде не видел их так много в горах, а в Аксу-Джабаглы вообще не встречал ни разу, хотя в списке млекопитающих он числился. Ещё больше поразили меня часто раздававшиеся песни белошапочных овсянок (Emberiza leucocephalos), которые оказались здесь обычными, тогда как в предгорьях других хребтов Тянь-Шаня эти сибирские птицы встречались только на пролёте и зимой. И хотя я уже слышал, что Николай Николаевич Скалон (брат профессора В. Н. Скалона) обнаружил её где-то на территории Алматинского заповедника, но их с женой публикация появилась только через два года (Скалон Н.Н., Скалон И.Н., 1970).

Однако меня интересовало высокогорье, куда надо ещё добраться – от нижней границы леса, у которой располагался наш лагерь, до верхней, которая проходила где-то между вторым и третьим озёрами (название ущелья Кульсай означало «озёрный сай»). Будучи без транспорта в этой инициативной «экспедиции», мы имели минимальные возможности для передвижения – в виде небольшой полевой ставки временного лаборанта и такой же примерно суммы на наём гужтранспорта (лошади). Желательно было обе суммы объединить, наняв человека вместе с лошадью. В селе Курменты мы нашли желающего по имени Мынказ («тысяча гусей») – старик из числа недавно эмигрировавших из Китая. По этой причине сельчане его недолюбливали (здесь всегда недоверчиво относились к людям «оттуда»). Однако выбора у нас не было, пришлось договариваться с ним (знал бы, чем это обернётся для меня – сто раз поискал бы другой вариант).

Поскольку по Кульсайскому ущелью тропа между нижним и средним озерами была малопроходимой (а местами её и вовсе не было), то в верховья Кульсая все местные поднимались по соседнему ущелью Курменты, где долгое время велись лесозаготовки и туда была проложена неплохая колёсная дорога. Этим же ущельем по привычке кочевали и чабаны на джайляу, переваливая выше леса в ущелье Кульсай. Увезти весь наш скарб на одной лошади нечего было и думать, пришлось обратиться с просьбой к чабанам, которые кочевали на джайляу из села Курменты по одноименному ущелью. Для этого нам пришлось спускаться от озера и кочевать к селу Курменты. Здесь погрузили свой скарб на лошадей чабанов, которые согласились довезти нас до верхней границы леса ущелья Кульсай за две бутылки водки, и направились вверх по ущелью: Мынказ на своей молодой кобыле, а мы с Юрой – пешком.

Дорога оказалась затяжной, и только к вечеру мы достигли субальпийских лугов, причём последние километры подъёма были очень крутыми и утомили как лошадей, так и нас. Но до цели нашего путешествия оставалось ещё километров десять. Решив здесь заночевать, чабаны разгрузили лошадей и потребовали расчёт. Здраво рассудив, что вторую бутылку лучше отдать в конце пути, я выдал им только одну, чему они откровенно возмутились, так как «душа горела» именно сегодня.

Рис. 009. Ночёвка с чабанами в пути (на следующее утро чабаны ушли). Фото автора

В результате утром, чуть свет, они снялись и ушли, оставив нас с нашим скарбом. Такого я никак не ожидал: в Южном Казахстане, где я работал до этого, чабаны никогда бы не оставили людей в горах! Пришлось посылать Мынказа к ближайшей юрте за помощью. С грехом пополам за день мы несколькими рейсами перевезли на двух лошадях своё лагерное имущество к месту, где тропа пересекала небольшую речку, питавшую среднее озеро. Здесь, на крохотной полянке среди елового леса, всего в 200–300  м от его верхней границы мы и разбили свой небольшой лагерь: две маленьких палатки и кухня в виде очага среди крупных камней.

Первая же экскурсия вниз, к среднему озеру, принесла интересную находку – гнездо синей птицы на небольшой скалке у крохотного ручья. Правда, гнездо оказалось пустым, но это как раз тот случай, когда гнездо важнее, чем встреча самой птицы, так как оно бесспорно означало гнездование её здесь, почти в 200 км восточнее известной границы! А на второй день удалось найти и гнездо расписной синицы (Leptopoecile sophiae), которое я видел впервые в жизни. И хотя птенцы его уже покинули (видимо, сегодня, так как весь выводок держался в том же роскошном кусте арчи), но я был на седьмом небе от счастья, что вижу всё это своими глазами! Тусклых зарничек (Phylloscopus humei), или юмок, как называли эту птицу алматинцы, здесь было неисчислимое множество на лесных полянах и опушках, а в самом русле, с сырыми обомшелыми камнями, нередки были и зелёные пеночки (Phylloscopus trochiloides viridanus) а также крапивники (Troglodytes troglogytes tianschanicus), распевавшие во весь голос. В общем хоре лесных птиц часто слышны были песни черногорлых завирушек (Prunella atrogularis), джунгарских гаичек (Parus songarus) и седоголовых горихвосток (Phoenicurus coeruleocephalus) – птиц, не гнездившихся в Аксу-Джабаглы и поэтому для меня особенно интересных.

Одним словом, перспективы целого месяца работы здесь были радужными. Угнетало лишь одно – погода. Дождь шёл ежедневно (позже я подсчитал, что за три недели было всего 4 дня без дождя) и всё вокруг было пропитано влагой. Тем не менее, мы с Юрой выбрали один день для похода на основной гребень хребта Кунгей Алатау. Поднялись на него только к вечеру, причём по пути пару раз приходилось прятаться от дождя под ёлками. Зато полчаса полюбовались панорамой восточной части Иссык-Куля с его Тюпским заливом. И весь обратный путь снова проделали под дождём…

Рис. 010 и 011. Наш лагерь выше среднего Кульсайского озера и его окрестности. Июнь 1968 г. Фото автора

Рис. 012. Ущелье Кульсай, среднее озеро, июнь 1968 г. Фото автора

После прошлогодней эпопеи с гнездом красного вьюрка мне не давали покоя скалы, где могла быть эта птица. Такие скалы были над стойбищем чабана, у которого мы брали вторую лошадь для «допереезда» к месту лагеря. Юрта его стояла на субальпийском лугу недалеко от этих скал, примерно в 10 км от нашего лагеря. И я решил съездить туда с ночёвкой. Когда я стал седлать кобылу нашего Мынказа, она так плясала, что её едва сдерживали хозяин с Юрой. «Ох, убьёт она тебя» – засомневался Юра. Но я, привыкший к седлу за 7 лет работы в заповеднике, только ухмыльнулся: «Ещё посмотрим, кто кого», хотя видел по спине лошади, что она ещё практически не знала седла – значит, молодая, необъезженная.

Приторочив курджун и спальный мешок, я постелил сверху, как обычно, ватную телогрейку, вскочил на лошадь, и она тут же понеслась. Пришлось развернуть её вверх по крутому склону, и через несколько минут бока её покрылись мыльной пеной, она стала задыхаться и умерила свою прыть. Такие маневры пришлось повторять несколько раз за дорогу. К юрте мы уже прибыли шагом, и я думал, что лошадь поняла бесполезность своих «выступлений». Хозяин юрты стреножил кобылу и пустил её пастись, а я, выпив чаю, пошёл к долгожданным скалам. В одном месте мне послышался голос красного вьюрка (когда очень хочется, то всё можно услышать!) и я даже принял было за него вылетевшую из-за скалы альпийскую завирушку, которая планировала в токовом полёте, расставив крылья. Остальные птицы были обычными жителями нижней границы альпийского пояса, но это меня не расстраивало: записанные в виде учётных данных за каждые полчаса, они давали представление о населении птиц данного высотного пояса – а это тоже важный научный материал.

Рис. 013 и 014. Последние ёлки среди арчи («арчель») и приютившая меня юрта. Июль 1968. Фото автора
Рис. 015. Скалы с осыпью над юртой, на высоте чуть ниже 3000 м. Июль 1968 г. Фото автора Рис. 016. Вид к северу – на долину Чилика и южные склоны Заилийского Алатау. Июль 1968 г. Фото автора
Рис. 017. Субальпийские луга и степи. Кульсай, начало июля 1968. Фото автора Рис. 018. Цветущая сверхколючая Caragana jubata – бич лугов и лесных опушек, июль 1958 г. Фото автора

Вечером хозяева юрты угостили меня деликатесом – супом из сушено-вяленых бараньих кишок. Возможно, от этой непривычной еды, а больше – из-за того, что собаки несколько раз тявкали, почуяв волка, и хозяин переставал шушукаться с женой, выходил и стрелял в воздух, ночь оказалась неспокойной.

После небольшой утренней экскурсии я решил ехать в лагерь. Кобылу опять седлали с трудом – вела себя она так, как ведут кони, которым перед продажей цыган насильно влил в рот бутылку водки. С первых же шагов она порывалась перейти на галоп, и мне снова не раз приходилось применять всё тот же приём – разворачивать её на крутой подъём вверх, пока хлопья пены не начинали слетать с её раскрытой пасти. Через несколько километров удалось её угомонить, и на крутом спуске я её пожалел. Зная, как трудно приходится лошади в таких местах переминаться с ноги на ногу, пока всадник съезжает ей почти на голову, я решил на этом крутом участке повести её в поводу. Закинул ружьё на плечо и повёл, оставив ватник расстеленным на седле.

Рис. 019 – 020. Скалы на разных высотах (1800–2900 м) и жизнь на них, июнь-июль 1968 г. Фото автора

Однако уже через сотню шагов я услышал шум и одновременно удар в спину, уздечка выскользнула у меня из рук (я всегда предусмотрительно держал её слабо после того, как одному наблюдателю у меня на глазах лошадь сломала палец, на который он намотал конец уздечки), а я покатился по склону вниз. Когда вращение прекратилось, я увидел убегающую галопом кобылу, у которой курджун и ватник развевались по бокам, как крылья. Потом я обратил внимание на то, что моя левая нога как-то неестественно сложена вдвое – носком под колено! И только попытавшись поставить её на место, я почувствовал пронзительную боль. Обе кости голени – большая и малая берцовые – были сломаны в нижней трети…

Ещё хорошо, что перелом был закрытый. Чтобы отломанная часть не вращалась вправо-влево, вызывая нестерпимую боль, я обложил её с двух сторон крупными комками земли, благо после ежедневных дождей они были не редкость по краям тропы. Ещё не вполне отдавая себе отчёт о происшедшем, я закурил и стал себя успокаивать, что лошадь прибежит в лагерь, Юра всё поймет и выедет (нет, выйдет) мне навстречу. А, кроме того, у меня есть ружьё, которым я могу дать сигнал, хотя до лагеря далековато и звуку будет мешать вон тот косогор, на который выходит моя тропа метрах в 300 впереди.

На всякий случай выстрелил дуплетом вверх и стал ждать. Но когда через час ничего не изменилось, я понял, что шанс услышать выстрел из того косогора у Юры намного выше. Хочешь не хочешь, а придётся ползти. О том, чтобы перевернуться на живот, и думать было нечего – я мог двигаться только на спине назад, растягивая место перелома. Так и пришлось делать: упираясь в землю обеими руками, в одной из которых было ружьё (его я бы ни за что не бросил!), я попробовал подтянуть непослушное тело. Удалось раз, потом второй – и потихоньку пошло! Но очень уж потихоньку: эти несчастные 300 метров я одолел часа за три! А была уже вторая половина дня и погода, как и все дни до этого, начинала портиться.

К сожалению, дуплет с достигнутого с таким трудом косогора имел те же последствия (вернее – никаких), а из почерневшего неба вот-вот мог хлынуть дождь. Необходимо было искать укрытие, а ближайшие ёлки были ниже меня метрах в 200. Но ползти напрямую по столь крутому склону вниз головой нечего было и думать, поэтому пришлось брать наискосок, что удлиняло путь. Вскоре дождь всё-таки пошёл, и до крайней елки я добрался уже весь мокрый. Хорошо, что она была достаточно мощная и с раскидистой кроной, непробиваемой дождём! Однако любой дождь на высоте 2700 м всегда понижает температуру, и я почувствовал озноб. Попытка согреться, разведя хоть небольшой костёр, едва не стоила мне жизни: вспыхнула не только собранная мной хвоя, но и сам смолистый ствол дерева! Понимая, что ещё пару минут и я не смогу загасить этот «костёр», а тем более – быстренько выбраться из огня – я тут же стал гасить едва начавший разгораться огонь. Удалось это не полностью – часть его ушла вглубь толстой подстилки из многолетнего опада хвои, и оттуда ещё долго сочился дым, вызывая кашель.

Ночь прошла в полубредовом состоянии, и в минуты просветления у меня в ушах всё время звучала недавно услышанная песенка: «Города, в которых я не побывал; девушки, с которыми я не танцевал». И мысли: даже если и выживу, то ходить вряд ли смогу; какие уж там новые города, какие танцы… Здесь, под елью, меня никто никогда не найдёт, а до лагеря я сам не доберусь. Какие ещё варианты?

Поэтому, как только забрезжил рассвет, я покинул своё ставшее таким уютным убежище и тем же путём стал возвращаться на тропу, где был хоть какой-то шанс кого-нибудь встретить, и которая хотя бы теоретически вела к нашему лагерю. Всего через 100 метров «передвижения» по тропе я наткнулся на свой спальный мешок! Эту драгоценность (сколько ещё ночей мне предстоит здесь?) нельзя было бросать, и она заняла вторую руку. Очень хотелось пить и совершенно бесценной оказалась манжетка (Alchemilla sp.), круглые гофрированные листочки которой содержали несколько капель дождевой воды! Так и продвигался, слизывая капли с листьев манжетки и отдыхая через каждые 10–15  «шагов».

Появилась надежда, что так можно и до лагеря… Когда из приподнимающегося над травой тумана послышались голоса, я подумал, что начинаются галлюцинации. Но голоса приближались и уходили куда-то вправо – это ехали два всадника по параллельному участку тропы, чуть выше меня. Страх, что они минуют меня, не заметив в тумане, заставил меня крикнуть. Они остановились, заметили и один из них с акцентом спросил: «Ти пьяний, што ли?». Тогда я уже более громко сказал: «Менеке аяк ульген» (ничего другого не мог вспомнить) и для убедительности обеими руками поднял вверх ногу, которая сразу же сложилась вдвое. Они тут же подъехали и по-деловому, быстро вырезали ветки и сделали мне что-то вроде шины, которую примотали с двух сторон к поломанной ноге обрывками моей рубашки – тем, что от неё осталось.

Оказалось, что это ветеринары, ездившие вверх проверять отары. Рассказав им, кто я, и что здесь недалеко с моим сотрудником находится Мынказ из Курменты, я попросил их вернуться и привести их сюда. Они выполнили просьбу, предварительно запихнув меня в спальный мешок. Успокоившись и согревшись, я тут же уснул. Проснулся от встревоженного голоса Юры. Привезли меня в лагерь, уложили в палатку, накормили – и Юра ушёл пешком в село Курменты, чтобы оттуда по телефону вызвать вертолёт. Слабая надежда на это была, поскольку тесть Юры работал управделами Совета Министров Казахстана. Однако и такие высокие должности не всесильны. Сначала Юре пообещали, что вертолёт будет, и он ждал несколько часов окончательного решения вопроса, но вернулся в лагерь поздно вечером с плохими вестями: вертолёта не будет, поскольку погода нелётная, и их не выпускают. Ему обещали, что завтра утром в Курменты приедет машина скорой помощи, а его задача – любым способом доставить меня к этой машине. Перспектива спускаться 20 км по горам, пусть даже верхом (Юра приехал из села на лошади), была не из приятных, но другого выхода не было.

Рано утром, позавтракав, мы с Юрой отправились в путь: я – на лошади, которую он вёл под уздцы. К моему поясу была прикреплена фляжка с холодной водой, которую я за дорогу успел несколько раз осушить. И когда через три-четыре часа внизу показалась автомобильная дорога со стоящей на ней машиной, от неё отделились две фигуры (это были наши териологи Александр Кириллович Федосенко и Юрий Серафимович Лобачёв) и пошли нам навстречу. До меня донесся их разговор: «А говорили, что у него перелом. Разве с переломом поедешь на лошади?». И в ответ: «А ты посмотри – у него на поясе фляжка со спиртом, это его анестезия»… Даже тогда это показалось смешным.

Переночевали в больнице села Саты, где врач областной скорой помощи настойчиво предлагал мне остаться, но я настоял, чтобы меня везли в город. Причина его настойчивости стала ясна на второй день, когда мы подъезжали к Чарыну. Один из наших сотрудников спросил меня, как я себя чувствую и могу ли потерпеть лишние час-полтора. И тут же пояснил, что этого врача удалось уговорить ехать за 300 км, только пообещав ему рыбалку в Чарыне… Пришлось терпеть (у меня как раз прутья наложенной вчера шины стали врезаться в уже сильно отёкшую ногу), а Саша Федосенко и Юра Лобачёв отвлекали меня анекдотами…

За два года лечения (4 операции) меня поставил на ноги при помощи входившего в медицинскую практику аппарата Илизарова прекрасный хирург Вадим Рейнгольдович Комник, которого я не забуду.

Больше я в Кульсае не был. И лишь двадцать лет спустя, 8 июля 1990 г., пролетая над Таучиликом на вертолёте МИ-8 в Джунгарский Алатау, я сделал несколько снимков.

Рис. 021 и 022. Безлесные хребты Таучилика и скала с первой колонией кумаёв. С вертолёта 19 июля 1989 г. Фото автора

Рис. 023. Озеро Кульсай (нижнее) 9 июля 1990 г. с вертолёта МИ-8. Фото автора

Вместо эпилога

Спустя 40 лет после нашей поездки постановлением Правительства РК № 88 от 7 февраля 2007 года в этом ущелье создан государственный национальный природный парк «Кульсайские озёра» («Кольсай кольдерi») площадью 1 619 км², и сейчас моя дочь Ирина вот уже несколько лет занимается проектом по оборудованию экологических троп и экологическому образованию в этом парке. Но это уже совсем другая история, со своими проблемами и героями. И я надеюсь, что когда-нибудь Ира напишет об этом.

А.Ф. Ковшарь
7 апреля 2023 г. – 10 декабря 2023 г.