Где по тропе, где по россыпям, щедро усеянным разноцветными листьями, он поднимался вверх, иногда склоняясь к ручьям, чтобы глотнуть студёной хрустальной воды. Приустав, охотник сел на землю, прислонившись к источавшему запах живицы иссиня серому стволу пихты. Чтобы не терять время даром, достал манок и тонко засвистел, подражая рябчику. Вскоре раздался ответный свист и глупая курочка села на сук берёзы, росшей напротив. Прогремел выстрел:

– Ну, вот и ужин нам с Сидоровичем обеспечен, – подумал стрелок, укладывая добычу в рюкзак.

Наконец птица его мечты шумно слетела с лиственницы, где лакомилась рыжими подвяленными иголками. Издалека было видно, что это экземпляр, добычей которого можно будет, без сомнения, гордиться.

– Вот теперь и повоюем, – подумал Никита, вставляя в стволы патроны с крупной дробью. Он знал, как нелегко будет взять птицу, за спиной которой стоял опыт выживания тысяч поколений её предков.

Скоро уже и тетерева покинут свои лёжки, эти лежебоки позднее других птиц выходят на кормёжку, значит, нужно успевать, глухарь вернётся на черничник только вечером, а это не входило в планы стрелка.

Наконец охотничий бог сжалился над преследователем, а может быть, воля и упорство охотника сделали своё дело. Солнце уже подходило к зениту, когда хлёсткий выстрел настиг глухаря, и он распластался на ржавых листьях черники. Подойдя к добыче, стрелок убедился, что экземпляр был редким. С восторгом оглядев крупного самца, он, как всегда, почувствовал где-то под сердцем жалость к убитому существу. Но, подавив ненужное чувство, аккуратно положил добычу в рюкзак.

Его душу переполняло торжество от охотничьей удачи, а взглянув на окружающий мир, он почувствовал, что его восторг многократно увеличился от осенней красоты. С восторгом глядя на бесконечное многоцветное пространство горных пейзажей, Никита ощутил себя самым счастливым человеком во вселенной. Внизу блестела серебряной лентой Уба, то разделяясь на несколько проток, то опять сливаясь в одно русло. За ней высился ещё один Теремок – третий, а рядом за речкой Банной – второй.

Тропа спускалась вниз, через час он подошёл к переправе, по дороге подстрелив ещё одного рябчика.

Возле поселья, на поставе, он увидел Назара Сидоровича, колдовавшего над очередным ульем, в котором он проверял наличие мёда и перги в сотах. Скоро убирать семьи на зимовку в омшанник, и пчеловод должен быть уверен, что его подопечные весной будут здоровыми и работоспособными.

Увидев Никиту, поставил рамку на своё место и закрыл положком мирно гудящую пчелосемью:

– Рассказывай, как поохотился.

– Пойдёмте, покажу! – сказал тот и повёл его к навесу. Выложил глухаря на полутораметровый стол и сам залюбовался птицей.

Закатное солнце осветило вершину Теремка. Вскоре лапша с дичью была готова. В сумерках зажгли фонарь, пчеловод принёс заветный расписной бочонок с медовушкой, и буржуйский ужин с рябчиками, солёной колбой, малосольным хариусом, которого он называл князь-рыбой, продолжался допоздна.

– Завтра утром с Коровихи пойдут лесовозы. Ты как, поедешь или ещё погостишь? – спросил Назар Сидорович гостя.

– Поеду. Скоро отпуск кончается, кое-какие дела нужно в доме завершить.

Хозяин насмешливо посмотрел на Никиту:

– Какие у вас в городе могут быть дела? – Он всегда считал, что настоящая жизнь происходит только здесь, под тремя Теремками, на берегах Убы, тихой и неглубокой летом и буйной, смывающей все преграды весной. – Ладно, пойдём спать, а то тебе завтра в дорогу.

На рассвете он спросил поднявшегося гостя:

– Тебе молока или что покрепче?

– Конечно, молока, медовуху, как говорят в кино, с утра пьют аристократы или дегенераты.

Позавтракав, они пошли вверх по косогору к лесовозной дороге. Вскоре показался гружёный МАЗ, он тяжело двигался по накатанному каменистому пути. Увидев путников, водитель остановился рядом с ними и, поздоровавшись, спросил:

– Вам до города?

– Да я-то остаюсь, а моего гостя, Василий, доставь в целости и сохранности.

– Как-нибудь в другой раз, сегодня день рождения у брата, в ресторан вечером пойдём.

–Хозяин барин! – Назар Сидорович повернулся к Никите, – ты не забывай старика, я, ты ведь знаешь, всегда рад твоему приезду.

Скрипучий лесовоз медленно отъехал от махавшего рукой пчеловода и зашелестел ребристыми покрышками колёс, удаляясь, от ставшего за короткое время родным поселья. Шофёр Василий, широколобый, чернявый мужик с голубыми глазами, оказался разговорчивым человеком, и Никита за короткое время узнал о нём всё, что можно и многое из того, что, на его взгляд, можно было бы утаить.

По низкому мосту водитель провёл МАЗ на другую сторону Белой Убы и стал подниматься в гору. Пологая сначала дорога вскоре всё круче и круче стала забирать вверх. «Берёзовая грива» назывался этот перевал, и действительно, гребень и отроги хребта щедро покрывали могучие белоствольные деревья. Это было одно из любимейших мест городских грибников. Какие только грибы не росли здесь – пальцев на руках и на ногах не хватит, если начнёшь перечислять. А главное, тут было море груздей, без которых на Алтае праздничный стол не считается таковым.

Остановив в зарослях тальника рядом с перевалом лесовоз, Василий спросил:

– Хочешь, я покажу тебе самый лучший вид Ивановского хребта? Только здесь можно ощутить всю мощь и красоту наших гор.

Фёкла Ивановна моя, проснувшись, решила посмотреть, на месте ли лагун. К старости-то она слабо видеть стала. Пришла, видит: старик её, завернувшись в доху, спит на берегу ручья. В сердцах она изо всех сил ударила старика костылём. Потом пошла к стойлу, жеребца на месте не было, седла тоже. И тут она поняла, что у ручья был не я, а выпивший лагун с пивом медведь!

Они зашагали по жухлой осенней траве средь берёз с жёлтыми полуосыпавшимися листьями. Преодолев небольшой подъём, вышли на чистый взлобок, с которого открывалась панорама самого высокого хребта Западного Алтая. Вид был, конечно, потрясающим! Пики скалистых гор были припорошены первым снежком, внизу белизна контрастно сменялась хромом пихт и елей, а ещё ниже – охрой лиственных деревьев и кустарников. Посередине каменных нагромождений колоссом возвышалась вершина Вышеивановского Белка, которая на четверть превосходила остальные двухтысячники.

– А знаешь ли ты, Василий, что наш гигант почти вровень с божественным греческим Олимпом?

– К стыду своему, я впервые слышу об этом. Ты это не выдумал?

– На каких-то сто метров опередила элладская гора нашу, и я вначале расстраивался из-за этого, но, вспомнив о высоте Белухи, успокоился – на Балканах нет ни одной вершины, которая сравнится с ней.

– Как ты думаешь, – задумчиво проговорил водитель лесовоза, – а на Вышеивановском тоже живут боги?

– Конечно, – улыбнулся Никита, – вспомни, нас с рождения до старости влекут непокорённые вершины, мы всю жизнь взбираемся на неприступные пики, падаем, калечимся, но снова и снова карабкаемся вверх по неустойчивым уступам. Что это, если не зов богов? Древние греки молодцы, они дали имена своим богам, и те ожили. Надо и нам пораскинуть мозгами, тогда и у нас будут свои Зевсы, Афродиты и Аполлоны. Назовём мы их по-своему, но только представь, ты взбираешься из последних сил со скалы на скалу и вдруг рядом приземляется крылатая лошадка и подставляет тебе спину. Ты садишься на неё, и алтайский Пегас несёт тебя счастливого, над бескрайним миром.

– Хорошо тебя слушать, я уж было поверил в твои фантазии, – проворчал Василий, – но работа не ждёт, никакой небожитель за меня её не сделает.

Они с сожалением ещё раз глянули на слепящие серебром горы.

«Обитель богов», – вспомнил Никита название самой высокой горы Древнего мира, которая так похожа на наши белки. Не хотелось уходить с этого зачарованного места, но водителя ждал суровый начальник нижнего склада леспромхоза, куда он вёз многометровые хлысты пихт и елей с берегов речки Коровихи. Охотник же с нетерпением ждал встречи с женой и дочкой, которым он, вернувшись домой, в город Лениногорск, расскажет о старовере Назаре Сидоровиче, умном глухаре, враждующих филине и воронах, и, конечно, о богах, которым нужно придумать имена, чтобы они открылись людям.

Рисунки: Виктор ПАВЛУШИН