GREEN WAY

Алматинская публика встречала легенду песни впервые

Сразу из аэропорта Юлий Черсанович захотел прокатиться по городу и удивлением была его неподдельная заинтересованность историей города, его почти детский восторг от новой и старой архитектуры, от загадывания желания в прикосновении к обжигающей от жары президентской ладони на мемориале новой площади, от Медеу и канатной дороги на Шымбулак в сопровождении нашего друга – тренерагорнолыжника, барда Владимира Юна, от смотровой площадки Коктобе, от Зелёного базара и обилия вкусностей казахского гостеприимства, от встречи с алматинскими бардами…
А мне, в свою очередь, вспомнилось детство и…
В семидесятых, когда ещё нормой для домов культуры были театральные кружки, мне довелось впервые услышать песенку с такими словами: «Негаданно, нечаянно пришла пора дороги дальней…»
Она была абсолютно кстати для нашей агитбригадной программы – сочное настроение, лёгкая бравада и одновременно какая-то грусть. Для времени советских песен эта мне показалась какой-то особенной – вроде бы для всех и в то же время – личная. Так началось моё знакомство с бардовской песней. Фамилия автора песни была слишком распространённой, но очень близкой мне – Михайлов (я иногда подписывала свои стишки своим отчеством, – Михайлов Н. А.). И каково же было моё разочарование, что этот псевдоним уже используется, и кем – тем самым автором полюбившейся мне песни – Юлием Кимом.
Позже, уже в конце восьмидесятых, держа в руках большой виниловый диск «Рыба-кит», узнала, что Юлий Ким не только известный бард, но и драматург.
Могла ли я предположить, что спустя годы смогу организовывать концерт Юлия Кима… В ответственности организации концерта вспоминаю слова израильской бардессы Марины Меломед (соавтора Юлия Кима, с которой мне посчастливилось познакомиться в 2008-м на Всемирном слёте поэтов, бардов и музыкантов): «Волнение, испытываю волнение от прикосновения к эпохе…»
Юлий Черсанович любит называть себя ходячим мифом. Многие истории, которые он рассказывал нам – участникам «Петербургского аккорда – 2010» – настолько яркие, что их невозможно забыть. Например, как в 1938 году расстреляли его отца и отправили мать в ссылку, а его увезли родственники сначала в Калужское село Малоярославец, а потом в небольшой городок Ташауз в Туркмении, где он впервые вдоволь мог насладиться восточным фруктовым изобилием. После окончания школы он возвращается в Москву поступать в пединститут и со страху перед местными ребятами – поступает.
В то время он уже «баловался» игрой на семиструнной гитаре, и по вечерам в общежитии собирались толпы студентов «посмотреть на студенческого Горацио» (Юлий тогда сочинил песню о Горацио, а период студенчества и стал точкой отсчёта рождения Кима – поэта, Кима – барда). Тогда же появляются его диссидентские стихи и песня об учителе обществоведения, который никак не мог ответить на многие важные вопросы и печально закончил свою жизнь под обрушившимися на его голову томами «Капитала» Маркса. Это был очень смелый шаг по тем временам – исполнить такую песню на студенческом вечере… После окончания института Кима направили на Камчатку, где за три года жизни Юлий Черсанович показал себя прирождённым педагогом. Он рассказывал, что любовь к педагогике у него от мамы, в своё время окончившей тот же московский пединститут. В камчатском посёлке, куда был направлен Юлий Черсанович, народу было около двух тысяч. Посёлок на полгода был отрезан от всех дорог. Но кипучая жизнь, организованная школьными учителями и не без участия Кима, сглаживала и отдалённость, и бытовую неустроенность. У них была «маленькая пианинка», которую они перевозили из школы в клуб на детских санках. Ставились песенные программы, устраивались костюмированные балы… Был даже кукольный театр… Ходили в походы по тундре, а однажды потеряли физика Володю и три дня искали его, пока он сам не нашёлся. Вот где было ружейной пальбы: сначала для поиска, затем для салюта…
Мне думается, эпоха, вместившая Юлия Кима, – это не «вчера», «не сегодня», это «всегда». Он всегда в приподнятом настроении, как будто за его плечами, в его «вчера» не было тяжёлого детства, ареста родителей, неприятия его фамильной принадлежности, нескольких лет Камчатки, диссидентства… А остаются навсегда на лету схватываемые песни о море и моряках, о пиратах, шутах и гусарах, о далёких странах и городах… Он как будто песенный полиглот, использующий бардовский язык, понятный любой аудитории. Его творчество сквозит наблюдательностью, умением синтезировать реалии и выдумку. Странно, но в биографии Юлия Кима не стоит на первом месте тяжесть пережитых проблем, он как будто ставит отражатель проблемам своими пьесами, стихами и песнями. Наверное, решать формулу жизни таким образом – привилегия сильного человека. И, может быть, поэтому на встрече с Кимом зал и автор легко стали единым целым.
Рассказы, шутки, песни Юлия Черсановича и дыхание аудитории – всё в ритме отличного настроения. Прямо по-шекспировски – перетекание жизни в театр и в обратном направлении…

Накануне приезда Кима мы проехались по книжным магазинам города в поисках сборников его стихов и песен, но, увы, ничего не было найдено. Пришлось старую, немного потрёпанную книжку Юлия Кима «Мозаика жизни», которая моей рукой была исчиркана карандашом ещё лет десять назад, предложить для автографа. Пожелания достались и «Острову песни»:

Алматинский «Остров песни»!
Мне было славно с вами вместе,
И будет так чудесно,
если Я к вам опять приеду с Пресни!
Ваш Ким (Юлий)
4.08.11

Наблюдая за происходящим на сцене из-за кулис, я была поглощена его искромётными рассказами-размышлениями, остроумными ответами на вопросы и сама невольно начала размышлять об истоках успешности Кима, и пришла к выводам – он интересен всем: театралам – как мастер перевоплощения, музыкантам – как тонкий ценитель интонирования, поэтам – как чуткий хранитель слова, детям – как автор детских настроений, бизнесменам – как человек-загадка, собирающий полные залы, спортсменам – как личность, добивающаяся поставленных целей… И всё это вместе важно любому человеку, потому что через всё творчество Кима красной линией проходит нетерпение к самолюбованию, самоутверждению, и на первом месте стоят категории обладателя внутренней свободы, в основе которой его же расшифровка формулы жизни: «Мир без песен пресен».
Он говорит, что «совесть – категория нравственная…» и, может, поэтому взгляд его не в пол или в потолок, а прямо в глаза. Вот так и со сцены он смотрит – как будто каждому в глаза, как будто каждому поёт – обо мне, о тебе, обо всех нас.

Вета НОЖКИНА

Фото автора и Николая ХАНА